Это просто отрывок, взят в качестве текста для рассказывания в эпическом стиле на занятиях по искусству речи. Автор текста Никит Хониат (12-й век, Византия), книга «История царствования императора Мануила». Речь в отрывке о похождениях двоюродного брата царя Андроника. Интереснейшая личность, необыкновенные приключения до того как сам сел на императорский трон. Впрочем, процарствовал недолго, около пяти лет, великого реформатора отстранили от власти.
5. Но прошло немного времени после этого случая, и уже для Андроника становятся делом второстепенным и посторонним и убийства, и сражения, и войны, и звук бранной трубы, и страх, и ужас, и Арей-губитель людей: отбросив занятия военные, он посвящает себя служению Афродиты. А она не подставляет ему Елену и не выставляет на глаза живущую в Элладе и среди Аргоса, чтобы разнежить его красотой и свести с ума от любви, не строит судна и не вверяет управление им Фереклу, но описывает наружные прелести живущей по соседству Филиппы, и как сводня сватает ее страстно влюбленному Андронику. Влюбившись по слуху, Андроник кидает щит, отвергает шлем, сбрасывает с себя все воинские принадлежности и уходит к возлюбленной, жившей в городе Антиохии. Прибыв сюда и переменив доспехи Марса на украшение Эротов, он только что не ткал и не прял, служа Филиппе, как некогда Геркулес служил Омфале. А Филиппа была родная сестра той дочери Петевина, на которой не так давно женился двоюродный брат Андроника, царь Мануил. Итак прибыв, говорю, в Антиохию, Андроник с увлечением предался роскоши, доходил до безумия в нарядах, с торжеством ходил по улицам со свитою телохранителей, вооруженных серебряными луками, отличавшихся высоким ростом, едва покрытых первым пухом на бороде и блиставших светло-русыми волосами.
И далее:, Отрывок, выделенный мной жирным цветом рассказывался на экзамене наизусть.
{178}
Этим Андроник старался пленить ту, которая пленила его, и, точно, успел ее очаровать и завлечь в любовную связь, возбудив в ней страсть еще сильнее той, какой страдал сам. К тому же он был дивно хорош собой, высок и строен как пальма, страстно любил иноземные одежды, и в особенности те из них, которые, опускаясь до чресл, раздвояются и так плотно обнимают тело, что как будто пристают к нему, и которые он первый ввел в употребление. А свой суровый и всегда пасмурный вид этот дикий зверь постарался развеселить, свой тяжелый и беспокойный характер смягчил, и гордость свою отложил. И так как он решительно очаровал Филиппу, то она склонилась на брачное ложе, забыла и дом и отечество, и последовала за своим любовником. Когда царь услышал об этом, он словно пораженный громом едва не онемел, и им овладели два чувства: и ненависть к Андронику за его беззаконную и преступную любовь, и желание схватить и наказать безумца за то, что он обманул его надежды на Армению. Поэтому он отправляет севаста Константина Каламана, человека исполненного и разумной отваги, и твердого мужества, с тем, чтобы тот принял начальство над делами в Армении и попытался {179} вступить в брак с Филиппою. Каламан сначала наряжается женихом и, разодевшись, как следовало и как находил нужным, чтобы привлечь к себе возлюбленную, приходит в Антиохию. Но Филиппа не только не обратила на него внимания и не изменила своей прежней любви, но даже не взглянула на него и не удостоила его приветствия. Напротив, она еще посмеялась над ним за его небольшой рост и издевалась над самим самодержцем Мануилом за то, что он мог считать ее столь простой и глупой, что она оставит славного и знаменитого родом героя Андроника и отдастся человеку, который происходит от незнатного рода, а если и стал известен, то разве вчера или третьего дня. Тогда Константин, увидев, что эроты Филиппы пренебрегают им и направляют свой полет к другому, бросают яблоки и предносят факелы Андронику, удаляется оттуда. Прибыв в Тарс, он вступил в войну с враждебными римлянам армянами; но когда неприятели напали на него всей массой, он был взят в плен и заключен в оковы. Царь освободил его, дав значительный выкуп. Между тем Андроник, страшась угроз Мануила и опасаясь, как бы его не задержали и как бы из объятий Филиппы не попасть ему в прежнюю тюрьму и не подвергнуться долговременному страданию, ушел из Антиохии и отправился в Иерусалим, вспомнив, как кошка о мясе, о прежних своих побегах и занявшись прежними проделками. А как он на все {180} в жизни смотрел безразлично и, до безумия любя женщин, без разбора, как конь, удовлетворял своей похоти, то и здесь вступает в преступную плотскую связь с Феодорой. Это была дочь его старшего двоюродного брата, т.е. севастократора Исаака — родного брата царя Мануила, которая недавно лишилась своего мужа, незадолго пред тем управлявшего Палестиной, — славного Балдуина, родом итальянца. Царь Мануил, получив этот новый удар, изобретал и употреблял всевозможные средства, как бы поймать Андроника в свои сети. С этой целью он послал к правителям Келе-Сирии написанную красными чернилами грамоту, поручая им задержать Андроника, как злоумышленника и кровосмесника, и лишить его зрения. И верно глаза Андроника обагрились бы кровью и щеки его покрылись бы бледностью в узах и заключении, или даже он крестился бы кровавой смертью, если бы та грамота, писанная царской краской, попала в руки других. Но, видно, Бог хранил его на день гнева и берег для тех будущих зол, которые он и несправедливо причинил своим подданным, когда тиранствовал над римлянами, и которым сам впоследствии безжалостно подвергся — та грамота отдана была в руки Феодоры. Феодора, прочитав ее и узнав, что готовится Андронику, тотчас же передает ему эту хартию. Андроник понял, что ему нельзя долее оставаться здесь, но надобно поспешно уходить; им овладел страх и он стал готовиться к побегу. Но как человек {180} хитрый и лукавый, он к тому же совращает и Феодору; и, как некогда Зевс, отвлекши Европу от круга девушек, унес ее на своем хребте, преобразившись в прекраснорогого быка, так и он, отдалив эту женщину от ее домашних и упросив недалеко пройтись с ним, чтобы проводить его и проститься с ним пред отъездом, волей-неволей увел ее и заставил вместе с собой странствовать. Переходя из страны в страну, он, в своем продолжительном странствовании, перебывал у разных правителей и властителей и везде, где останавливался, принимаем был с почетом и уважением, находил самое роскошное угощение и получал богатые подарки. Наконец, после долгого странствования, он останавливается у Салтуха, который владел Колониею и пограничными с ней местами и собирал дань с областей смежных и сопредельных с Халдеей. Здесь-то, живя вместе с Феодорою и с двумя прижитыми от нее детьми, — Алексеем и Ириною, и еще с сыном Иоанном, который у него родился от прежнего законного брака и которого он увез с собою из Византии, — оставался он до самого возвращение своего к императору Мануилу: событие, о котором мы скажем в истории в свое время и в приличном месте, для того, чтобы представить и последующие деяния Андроника и свой рассказ о них в связи и совокупности. Много раз и часто Мануил покушался поймать Андроника и старался погубить {182} его, но все его попытки оставались безуспешными. Долго странствовавший и много перенесший Андроник без труда отклонял от себя все удары и, легко избегая сетей, которые часто ему расставлялись и перед ним раскидывались, оставался неуловимым.
На этом можно остановиться.
2. Когда наступил праздник мученика Прокопия, Контостефан выводит войска на сражение. Сам, надевши панцирь и полное вооружение, он приказывает и всем другим сделать то же. Тогда каждый вывел свой отряд и построил его в боевой порядок. Чело фаланги предводитель предоставил самому себе, правое крыло занял Андроник Лапарда, а левое — другие таксиархи, которых предводитель взял с собою на войну. В небольшом расстоянии от того и другого крыла он расположил в боевом порядке и другие фаланги для того, чтобы они могли во время поспеть на помощь утомленным легионам. Но между тем как Андроник располагал таким образом войско и {197} приготовлял его к бою, вдруг является посланный от царя с грамотой, в которой предписывалось отложить сражение в этот день как несчастный для дел воинских, и перенести его на другой, который и был назначен в той же грамоте. Взяв грамоту, предводитель положил ее к себе за пазуху, не обратил внимание на то, что в ней писалось, и не открыл бывшим с ним военачальникам полученных приказаний, но искусно ввел их в обман, заведя разговор о предметах посторонних. Отменялся же назначенный день, как предзнаменующий несчастье и решительно невыгодный для сражения — потому, что Мануил все важнейшие и величайшие дела, в которых счастливый и несчастный исход зависел от Бога, не знаю почему, поставлял в зависимость от взаимного соотношения звезд, от известного их положения и движения, и слова астрологов принимал за изречение оракулов. Но Андроник нисколько не обратил внимание на это предписание, и зная, как много пользы не раз приносило борцу и небольшое ободрение со стороны того, кто натирает его маслом, обратился к войску, чтобы одушевить его к наступающей битве со следующей речью:
«Римляне! помните о воинской доблести, помните и не допускайте ни одной мысли, недостойной славы и настоящего случая. Вы хорошо знаете, что и дикие звери боятся нападать и в испуге бегут, когда кто отважно наступает на них, а кто боится смело стать против них, тех легко и заживо пожирают, {198} как лакомую пищу. Так и с этими звероподобными варварами нужно быть неустрашимым, чтобы в противном случае, заболев бесславным недугом трусости, не подвергнуться их игу: трусость не спасает, а губит, — это обыкновенное следствие пороков, которые противоположны добродетелям, хотя близки к ним и как бы смежны с ними. К тому же не мы одни подвержены ранам и смерти — и враги наши сделаны не из меди. Не они только покрыты железными бронями и сидят на быстроногих конях — и у нас все тоже, и мы сражаемся не с обнаженными телами. Пусть неприятели опытны в войне, но и мы не потеряли способности сражаться. У них и у нас одно и тоже устройство тела, одна и та же опытность в войне и одинаковое вооружение — я не хочу теперь говорить о том, что насколько мы превосходим варваров красноречием и образованностью как люди искусные в слове и не имеющие недостатка в умственных способностях, настолько же выше их и по военному искусству и по воинской дисциплине. Да мы уже и состязались в бою с пэонийцами, нападали на их землю и опустошали ее. Сразимся же и теперь с ними, как уже привыкшие к победам, и тогда, — верьте, мужи, верьте, соратники, вы увидите ваших жен и детей. Тогда этот глубокий Дунай воздвигнет гласы гибнущих варваров и поглотит их в своих пучинах, а кровавые волны его, катясь далее по странам, чрез которые он протекает, изумив жителей своей необычайностью, {199} громко расскажут о поражении иэонийцев и возвестят о победе римлян. Но надобно также иметь в виду и то, что пославший нас на эту брань совершенно положился на нас и, ласкаясь приятными надеждами, которые мы внушили ему, дав обещание подвизаться до последних сил, едва ли уже не считает пленных и не мечтает о величии победы. Не посрамим же и его, да не сделаем зла и самим себе, упав духом пред лицом опасности, которая не может кончиться ничем, хуже смерти! Великие бедствия не любят отступать назад: здесь и немного уступить значит все погубить».
Добавить комментарий